Орлеана попросила меня, дружелюбного и малозаметного нытика Вомбата, написать про Воронеж. И я, конечно, написал.

Воронеж существует в полупараллельной реальности; как экран из какой-то невообразимо старой игры — с рамкой из щупалец и барочных завитушек. Он распадается на дрожащие мутные пиксели, ноги постоянно застревают в угловатых текстурах, но вытащить их нет никакой возможности — опции такой не предусмотрено. Воронеж — это Инсмут, и яснее всего это осознаешь, когда на город опускается туман. Тяжелые нелепые фигуры грузно боронят ногами центральный чернозем; подъемные краны — их здесь невообразимо много — вязко расплываются по небу; бесконечные стаи притворяющихся рыболовами людей стекаются с окраин к бездонно-черному водохранилищу. Маловероятно, что они действительно ловят рыбу — такая прорва народу опустошила бы любые рыболовецкие угодья за неделю. Очевидно, что это рыба ловит их, нашептывает сокрытые водными пластами тайны, раскрывает сокровенные секреты грязного ила, приказывает возвращаться, возвращаться, возвращаться.

Рыбьи голоса и рыбьи тайны растут в телах людей как рак, юркими червячками снуют по кровеносной систему, плещутся и пускают пузыри в токе лимфы. С каждым божьим днем рыбочеловек все больше рыба, и все меньше человек; однажды ночью процесс доходит до точки невозврата и рыбочеловек выползает из своего дома, проползает по грязному двору, мимо полуразвалившихся хижин, завешенных с потемкинской старательностью тряпицами с рисунками аккуратных счастливых домиков; пересекает Проспект Революции, на которой и днем и ночью отираются безногие карлики и прокаженные уродцы, минует яркий Петровский Пассаж, в котором «дизайнерские номера с телевизором с плоским экраном и бесплатным проводным доступом в Интернет» временно привечают тех, кто пока еще не услышал зов рыб, и дальше катится — как нелепое человеческое перекати-поле — вплоть до самой набережной, откуда уже, обмороженный с немигающими белесыми глазами, падает в лунку. Через несколько дней, освоившись, он начинает нашептывать подводные тайны завороженному мужичку в нелепой шапке и драном ватнике, нервно сжимающему и разжимающему зажатый в мозолистых руках бур.

Летом, конечно, все иначе. Плавится асфальт, улицы пустеют, тропы к водохранилищу покрывает пыль — и только самые отчаянные, поддавшись непонятной тоске, плещутся в его растаявших несвежих водах, пытаясь ощутить исходящие со дна вибрации — на своих постах остаются лишь безногие карлики и уродливые калеки, живые напоминания о том, что происходит с теми, кто пытается вырваться из поглотивших их текстур. Но зима, лунки и странные следы на заснеженной глади водохранилища остаются где-то в прошлом; подводные создания опускаются на дно, а склизкие щупальца превращаются в провода. По проводам несутся коворкинги и брендинг территорий, велодорожки барбершопы, креативные пространства, кроссдрессинг и митболы. Мы город европейского уровня, у нас айти, конференции и кандидат в мэры, который обещает коммунизм, Старбакс и Сталина со смузи. Это уже не сонный Инсмут, это насыщенный и громкий Аркхэм.

Вторая половина лета обычно сопровождается невыносимой вонью, с источником которой народная молва пока не определилась — то ли это таинственные скотомогильники, то ли загадочные иловые карты канализационных очистных сооружений, возможно титанические мусорки или запах из проветривающихся после рабочего дня маршруток. Возможно, это подгнивают зимние рыболюди, создавая слой питательных отложений для неизбежного нового поколения глубоководных тварей.

Воронеж огромен. Я знаю сто мест, куда можно сводить произведенного из буржуазной плоти-крови гостя, — сообщает по щупальцам-проводам абориген. Я знаю двести, — парирует другой и тут же добавляет: — но все они разрушились и сгнили, как и наша проклятая власть. Люди-навигаторы начинают ожесточенный спор, к которому присоединяются неизмеримые сонмы неравнодушных зрителей. У каждого из которых болит душа и сердце хочет перемен. Отставлены смузи, забыты коворкинги, на кону серьезные ставки — нужно доказать, разрушается или расцветает наш Аркхэм. Большинство из этих людей знают, что неизбежной зимой они обязательно услышат зов рыб и поползут, загребая обмороженными пальцами снег, к воде, поэтому неукротимый инстинкт приказывает им, покуда они не стали еще бессловесным подводным созданием, менеджером ледяных глубин, распространять споры своей непоколебимой уверенности, воспроизводить в тысячах постов и комментариев свою позицию и отстаивать ее до последнего слоя шкурки источенного об клавиатуру пальца.

У нашего Аркхэма тысяча лиц — богатый стабильный город; черноземная житница; разваливающийся от произвола власти мегаполис; центр культурной жизни; заваленный мусором и свалками ад. Тысячи описаний города безостановочно циркулируют по щупальцам, они кувыркаются, слипаются в клубки и распадаются, как странные беснующиеся игрушечные лисички и хорьки, у которых вместо сердца пламенный магнит — ими торгуют потрепанные мужички с тусклыми глазами и мечтами о грядущем безмолвии воды у центрального вокзала. Описание Воронежа, его уродств и прелестей, советы по улучшению и плач об утраченном — вот настоящая религия аборигенов. Строительство и разрушение симулякра города — бесконечный и самовоспроизводящийся процесс, вырабатывающий достаточное количество энергии для поддержания и существования морока, который равноуважительно покрывает и двадцатишестиэтажный колосс бизнес-центра «Галереи Чижова» (класс «В+») и обветшалые деревянные домишки в дебрях Ленинского района. Но мы то знаем, что за каждым «У нас скоро будет метро! Вот тогда-то, братцы, мы и заживем!», «Когда же, наконец, откроется достойный коворкинг?» и «Уродливые многоэтажки убивают душу великого города, в котором родились и выросли тысячи поэтов» стоит лишь расчетливое и ледяное желание рыболюдей, чтобы каждую зиму появлялось все больше и больше проторенных дорожек, ведущих к лункам рыбаков. И нету здесь никакого выхода, обходного пути — ибо если вдруг даже удастся свалить и убежать в далекий Энск, заглушив в себе прием частот на которых тихо и настойчиво шепчут рыбы, то единственным, что ты услышишь в том самом месте, где искал покоя, будет такой же тихий и настойчивый зов. И ты, уже поняв бессмысленность и безнадежность бега, подключишься ко всемирным щупальцам и с чувство нарастающего успокоения напишешь: «Энск существует в полупараллельной реальности; как экран из какой-то невообразимо старой игры…»

Ваш Вомбат.